Люцифером навеяно.

В Зазеркалье у нее на запястьях затянута красная лента. Она сидит в глубоком кресле плотно сжав колени. Алая атласная река очерчивает косточки, перетягивает тонкие синеватые вены, заставляя их выступать на светлой коже. Она едва заметно ведет плечами, разминая затекшие мышцы, но это не помогает. При движении край ленты слегка царапает внутреннюю сторону запястья. Она щурится от неприятного ощущения, которое больше всего похоже на порез лезвием. Она всегда молчит, лишь наклоняя голову вбок в ответ на самые интересные вопросы собеседника. Ей кажется, что это оставляет за ней последнее слово. У нее обветренные, потрескавшиеся губы, которые отчаянно хочется накрасить красным.
В Зазеркалье всегда тишина. Шорох ленты и скрип половицы - единственные различимые звуки в этом месте. Пустота обволакивает глубокое кресло и его обладательницу, пересчитывает тяжелые секунды и ждет его шагов.
В Зазеркалье всегда темнота. Густая смола хлопьями разлетается прочь от кресла, собирается сгустками и выстилает дорогу к ней. Ее кожа будто сияет и тянет на себя все внимание несуществующего мира. Здесь все нерушимо. И все неподвластно. Но только ей.
Его шаги знаменуют перемены. Сорванную ленту, тяжелые ладони на ее плечах, покалывание в пальцах, освобожденных от узлов. За гулким эхом стука начищенных туфель всегда следуют тысячи вероятностей. Она слегка наклоняет голову, просчитывая их в своей голове. Вот тонкий шелк обивки трескается под его весом, когда он усаживается на подлокотник, отбрасывая полу пиджака. Или длинные пальцы пробегают по ее плечам, очерчивают ключицы, спускаются ниже, едва касаясь кожи и останавливаются только для того, чтобы сильнее надавить на сжатые колени. Или череда вопросов низким, будто осипшим, голосом. Вопросов, на которые нет других ответов, кроме наклона ее головы. Или внезапный крик, оскорбления, выплевываемые им с крупицами слюны и, кажется, яда. Или развязанная одним движением атласная лента, превращающаяся в орудие убийства всего за два оборота вокруг сильных кулаков. Или горячие слезы, стекающие по его подбородку неудобным ручьем прямо ей на колени.
Ее забавляет обилие выбора. Она могла бы получить любой исход одним лишь щелчком, но это было бы чересчур просто. Тонкие пальцы слишком затекшие для гулкого щелканья, лента слишком ограничивает движение кисти, тишина слишком густая, чтобы нарушать ее нелепыми жестами. Поэтому она просто ждет.
В Зазеркалье нет времени, тепла или холода.
Зазеркалье четко ограничено тремя крепкими узлами кровавой ленты.
Зазеркалья не существует до тех пор, пока не послышится звук шагов.
Его шагов.

---

Внезапно текст.

- Ты уверена, что это единственный способ? - голос в динамике звучит слегка обеспокоенно.
- Ну выбора-то у нас особо нет… - она завершает звонок и подбрасывает телефон, перехватывая его удобнее. В холле прохладно. Отличительная черта старых зданий именно в прохладе. Теперь тут, конечно, есть какие-то новшества, охрана на входе, закрытый внутренний дворик, кабинеты дисциплин в других местах.
Ожидание, помимо курения, единственная вещь, которая дается ей очень легко. Она просто садится в коридоре на забытую парту и смотрит в одну точку. Если бы внутри помещений можно было бы курить, то ожидание стало бы ее основной работой, ну или хобби. И это ужасно. Весь этот фарс с футболкой, разрисованной звездами, высокими кедами и бесконечными звонками катастрофически плох. Надо бы вставать с парты, подбирать с пола бесформенную сумку и бежать. Бежать далеко вперед, за старые деревянные двери, за тяжелые мраморные ступени, за забытый посреди города сквер и только там, над обрывом, остановиться. И никогда. Никогда не возвращаться.
Она поднимается в попытке сбросить липкое наваждение и идет в сторону темного коридора. “Еще десять шагов к окошку, потом в обратную сторону и я уйду. Правда.”
- А вот и вы, - голос все тот же.
- А вот и мы, - эхом отзывается она и останавливается. Ощущение катастрофы подкатывает к горлу и становится невыносимо горьким.
- Я думал, вы позвоните заранее, - “Я думала, что я не приду.”
- Я решила сделать сюрприз, - отчасти это правда. Не стоит забывать о взбалмошной части ее натуры.
- Здравствуйте, рад вас видеть! - “Наверное, я тоже” и тринадцать шагов, разделяющие их, становятся двумя.
- Здра-а-авствуйте, - она как обычно тянет гласные, когда нервничает. Совершенно дрянная привычка, не имеющая ничего общего с самоконтролем. Хотя что уж там, вся эта ситуация не имеет ничего общего с самоконтролем. Даже с его призрачной тенью. Высокая фигура преодолевает последние два шага и порывисто обнимает ее. Самоконтроль придумали слабаки, которые прячутся за семью дверями своих домов и не выходят на волю. Да.
- Ну как вы? - “Отвратительно, можно я уйду?”.
- Шикарно, спасибо, - она ступает в спешно открытую перед ней дверь, - погода побаловала, жаль без моря, конечно, но апрель такой апрель…
Кабинет изобилует деревянными панелями и шкафами, которые были модны на заре семидесятых. Такое ловкое изящество старины. Почти как в фильме про знаменитый Отель.
- У вас тут прям красота и восторг, сами подбирали дизайн? - это форменное издевательство, естественно.
- Ой, а вы не знали? Это же бывший кабинет ректора! Когда главный корпус был здесь, то это было самое козырное место, - он усаживается в кресло и машет в сторону стула напротив, мол, садитесь, что же вы.
- Так это кабинет с подковыркой? То есть сначала вы сидите тут в скромной роли декана, а потом, ни с того ни с сего, делаете широкий шаг в сторону ректората? - она мнет руками край кофты. Очень удобная, кстати, ткань, ее можно сколько угодно сжимать в кулачках, но через пять минут она снова становится ровной и гладкой.
- Я думаю, до этого не дойдет, - он смотрит в монитор с блеклым недоверием. Как-будто бы содержимое документов может подложить ему свинью. - Мне нужно немного поработать, я старался закончить раньше, но увы-увы, вышло немного спонтанно.
“Сейчас оно спонтанно и уйдет, прямо за эту прекрасную деревянно-лакированную дверь.”
- Я могу пойти погулять, - дверь прямо-таки манит изобилием вариантов побега.
- О, нет, вы мне пока рассказывайте что-нибудь, а я буду и слушать и работать, - он что-то спешно печатает, зло щелкает мышью и периодически поправляет свои чертовы очки. И ладно бы только очки. Он перебирает клавиши удивительно красивыми пальцами, которые, кажется, совершенно не меняются со временем. Она склонна идеализировать эти конкретные руки, но нельзя отрицать их изящество. Если бы существовал конкурс рук, то она отдала бы им первенство с многомильным отрывом от конкурентов.
- Эм, что рассказать? Основные минусы моей жизни, конечно же, очевидны, я ни дня не проработала по образованию, - “еще я ни разу не затащила вас в темный угол, не порвала вашу чертову белую рубашку и не услышала вашего тяжелого дыхания, кхм.” - Веду блог, воспитываю котов… Ничего интересного.
- Я видел вы увлеклись выпечкой? - он бросает взгляд поверх оправы и снова возвращается к правке документа.
- Это сложно назвать увлечением. Чтобы заниматься этим вплотную у меня нет времени, чтобы научиться всему чему я бы хотела - нет денег. Знаете, я в том страшном состоянии, о котором в детстве говорила мне мама. Она считала, что я никогда ничего не довожу до конца. Начала играть на гитаре? Бросила. Решила писать в литературном кружке? Он закрылся. Это сложно вверить мне в вину, но тем не менее, с мамой не спорят. Начала печь торты и так и не довела ничего до конца. Я не умею лепить красивые фигурки, потому что умею только чертить красивые чертежи. Я не умею делать глассажные торты, потому что у меня просто руки растут не из тех мест. Единственное за что я могу поручиться - мои торты вкусные. Не “вкусные” для уровня ресторанов, но “вкусные” чтобы есть их вместо покупных заводских. Поэтому я, если честно, не знаю что рассказать вам на этот счет.
Она оборачивает край кофты вокруг правого кулака и сильно-сильно сжимает. Ткань все еще хороша, а вот швы неуютно трещат. Он смотрит на нее не отрываясь. Так смотрят на пойманную добычу. Когда капкан захлопнулся и жертве совершенно некуда деться. Он знает что это произошло. Он просто не догадывается когда. Ловушка сомкнула над ней свои гостеприимные лапы много лет назад. Настолько много, что даже нет смысла считать. Из этого длительного заключения появлялись причины и следствия, собирательные образы и целая тонна бессмысленных букв. Она проговаривала про себя тысячи слов. И все они были адресованы кому-то еще. Всем тем людям, которые были ею недовольны или разочарованы. Или даже те, которые попросту ее не замечали. И он входил в их число. Он, буквально, возглавлял их. Вел на баррикады и ставил флаги на отвоеванных высотах. Приходил в ее сны, крал ее душу по маленьким кусочкам и… ничего не знал, разумеется. До этого момента.
Она разворачивает два оборота мягкой ткани вокруг запястья и смотрит на ладони. Когда-то она била этими ладошками стены, царапала их ногтями и просто сжимала кулаки до боли в мышцах. Но это время прошло. Закончилось. Она в одну секунду выдыхает и, будто проколотый воздушный шарик, сдувается. Пропадают все обиды и глупости. Остаются только ладони. Тонкие изящные пальцы. Зеленоватые вены, проглядывающие сквозь кожу. Сетка глубоких линий. Заломы на сгибах пальцев. Короткие ровные ногти.
Не его руки. Ее.

---

По тесту Равена на уровень интеллекта у меня получился результат:

Коэффициент интеллекта

IQ=116

У Вас интеллект выше среднего

Шкала степени развития интеллекта

87% - 2 степень интеллекта

Незаурядный интеллект для Вашей возрастной грyппы

Показатели шкал

Шкала A - принцип взаимосвязи в структуре матриц: 100%
Зависит от уровня внимaтельноcти, уровня статистического представления, воображения и уровня визуального различия

Шкала В - аналогия между парами фигур: 75%
Способность к линейной дифференциации и суждениям (умозаключениям) на основе линeйныx взаимосвязей

Шкала С - принцип прогрессивных изменений в фигурах матриц: 92%
Способность к динамической наблюдательности и прослеживании непрерывных изменений, динамическая внимательность и воображение, способность представлять

Шкала D - принцип перегруппировки фигур: 100%
Зависит от способности схватывать количественные и качественные изменения в упорядочении (составлении) фигур согласно закономерности используемых изменений

Шкала E - принцип разложения фигур на элeмeнты: 67%
Способность наблюдать сложное количественное и качественное развитие кинeтическиx, динамических рядов. Bыcшaя форма абстракции и динамического синтеза

---

Буду теперь тут чахнуть над златом. Удивительный момент. Погибаю...

---

Мало кто знает, что он делает со мной. Его появление бьет током по пальцам и заставляет сжать кулаки. Вот он идет по залу. И каждый шаг гулко отдается в моей голове. И нет, он не будет смотреть на меня, даже точно зная, где именно я нахожусь. Он не любит истерик, слёз в подушку, тонких лезвий, упреков и молчания. Желание упасть перед ним, оправдаться за несуществующие опоздания, не совершённые грехи и выдуманные преступления заставляет меня сводить колени под столом.
Мало кто знает, что он делает с каждым из нас. Он тянет нас за руки в бешеный танец без музыки. Он волочет нас избитых обстоятельствами вперед, куда-то, где полученные раны станут только больше кровить. И может даже бросит вас с разгона в море спиртосодержащих напитков. И да, он не забудет достать вас на последнем перед забытьем глотке. И снова пустить в глупый карнавал ежедневных картинок.
У него тонкие длинные пальцы и острый, как бритва, взгляд. Мало кто знает, что он умеет им разрезать тонкую ткань рубашки, крепкие шнуры корсета, нежную кожу и скользкие вены. Один легкий росчерк из-под ресниц и пуговицы сыпятся на мраморный пол. Он знает - о, да, прекрасно знает! - что летящее касание подушечками пальцев залечит любые раны. И он касается. Осторожно чертит спирали в районе солнечного сплетения и поддевает кончиками пальцев атласные ленты.
И если бы он исчез… Мало что бы изменилось. Пожалуй, я сидела бы в шумном зале глядя в свою тарелку. Пожалуй, я не знала бы как хирургически точно он вынимает все страхи из груди. Пожалуй, я улыбалась бы незнакомым людям. И только иногда, инстинктивно, сжимала бы кулаки от внезапного, словно электрического, разряда. Мало кто знает, как я по этому скучала...

---

Флешмоб

Выклянчила у  Twenty One Grams флешмобные вопросы. Отвечаю.


Но так как мы с вами толком не знакомы, то вопросы, к сожалению, получились очень общего характера(

1.Тяжёлая музыка или лёгкая?
Легкая, транс и все с ним связанное. Хотя и дабстеп в последнее время. Деградирую, да
2. Длинные волосы или короткие?
Короткие. Однозначно. Если длинные, то заплетайки: зизи или дреды.
3. Юбки/платья или джинсы/брюки/шорты?
Ой. Джинсы, думаю. Девочковость для меня не то чтобы прям приемлема.
4. Похороны или кремация (для себя)?
Кремация. Гнить в земле как-то уныло. А там не дай высшие силы летаргический сон и вообще Гоголь. Ну, его, ну.
5. Блинчики или оладушки?
Блинчики, конечно! Тонкие со сметаной или вареньицем. Уруру! Надо пожарить, кстати.

---

Я привычным движением застегиваю молнию на джинсах и нажимаю кнопку слива на бачке. Я ненавижу туалеты в офисах, они всегда - без исключения - неопрятны, замусорены и с дурными освежителями. Еще пару секунд собираюсь с мыслями и, наконец, отодвигаю щеколду. Ручка поддается слишком легко и дверь буквально распахивается мне навстречу. С той стороны дверь на себя тянет длиноволосая красотка Мэгги. Она из тех кто смазывает помаду пальцами посреди рабочего дня, устало выдыхает и забрасывает босые ноги на стол. Беспорядочные рыжеватые локоны обрамляют лицо и струятся по плечам. Я делаю шаг вправо, чтобы попытаться разминуться с ней, давлю идиотскую улыбку и натыкаюсь на нее. Делаю шаг влево и снова натыкаюсь на нее. Неловкое мотание головой и я слышу усталое:
- Может хватит?
У нее в голосе призрак иронии. Ей смешно наблюдать за мной и это выводит меня из себя. Я с удовольствием припечатала бы ее пощечиной, если бы не офисный туалет. Секунда длится целую вечность, пока она, как в замедленной съемке, хватает меня за плечи и вталкивает обратно в кабинку. Дверь захлопывается и щеколда обиженно ухает под ее нетерпеливыми пальцами. Волосы закрывают собой весь обзор, пока она перегибается через меня и опрокидывает крышку на унитаз. Мэгги с силой толкает меня спиной вперед и я послушно сажусь. Она пахнет мятой. Коктейлем мохито и тонкими лепестками миндаля, украденного с утренних пирожных. Ее волосы скрывают скудное освещение и погружают меня в полумрак ее дыхания. Она спокойна. У нее всего лишь слегка дрожат губы. Она решительна. У нее всего лишь слишком гулко бьется сердце. Она расточительна. И прямо сейчас я путаюсь в ее жадных ладонях. У нее мягкие губы и тонкий вкус любимой жвачки. Она... Влюблена? Заинтригована? Потеряна?
Тишину разрывают высокие каблуки за дверью. Мэгги прикладывает палец к губам. К ее и моим. Мы слушаем шипение старого крана и шорох бумажных полотенец. Потом бодрую трель телефона и радостный звонкий флирт, а Мэгги теряет терпение. Она целует порывисто, страстно, выдавая себя только шумными вдохами. Обхватывает мое лицо ладонями, ощупывает скулы и вмиг остывает. Поднимается, откидывает волосы на плечи и открывает щеколду. Она выходит неслышно. Может быть, она босиком? Дверь захлопывается в миллиметре от моего носа. Я касаюсь пальцами губ, щек, лба. Она забрала с собой что-то. Она... Зачаровала? Похитила? Влюбила?

---

Она заскакивает в комнату невесомыми прыжками. Как-будто пролетает расстояние от порога до ковра на тоненьких невидимых крыльях. Он невольно любуется и усмехается коротко на левую сторону. Ей нравится его улыбка. Еще немного и она поворачивается резко на каблуках, упираясь взглядом в небрежно расстегнутый ворот рубашки. Ему нравится это секундное замешательство. У него в голове проскакивает пара тысяч вариантов нежного прикосновения к ее подбородку, когда она отскакивает на шаг назад и смотрит исподлобья. Ему хочется этого взгляда еще некоторое время. Она не моргает, слегка ухмыляется и аккуратно расстегивает блузку. Он думает, что этот момент давно отрепетирован и прилагается к взгляду. Она думает, что делать что-то впервые не так сложно. Пуговицы заканчиваются на седьмом счете и тонкий шелк соскальзывает с плеч, обнажая острые ключицы, кружевное белье и татуировку на белом плече. Он протягивает к ней руку, распрямляет пальцы в попытке дотронуться до кроваво-красных маков на ее коже и получает обжигающий взгляд. Она отступает еще на шажок, защищая свой нарисованный букет. Ее тонкие пальцы быстро расправляются с пуговицами брюк. Он щурится, наклоняет голову и, кажется, едва заметно приближается. Она переминается с ноги на ногу, слегка виляет бедрами, стаскивая брюки. Еще секунда, отброшенная пара туфель и перед ним стоит короткостриженная брюнетка в сером кружевном белье. У нее светлая кожа, длинная шея и угловатые щиколотки. Он делает к ней маленький шаг и шумно выдыхает. Она чувствует его дыхание на своей коже. Еще один шаг и секунды текут медленно, капают, собираются в лужицу у ее босых ног. Последние двадцать сантиметров, разделяющие их и он собирает дрожь с ее татуировки.

- Могу я надеяться на, хотя бы, еще один раз? - у нее сухой шепот. Из ее слов можно собрать целую пустыню.

- Какой глупый вопрос, - он говорит закрыв глаза. Она осторожно покачивается в его сторону и хватается за ворот рубашки. Еще секунда и он выдыхает ей в шею. Серое кружево падает на пол. Полупрозрачные пуговицы с идеальной рубашки сыпятся следом. И остается только дыхание.

И всего одна фраза:
- Действительно, очень глупый вопрос.

---

Он снится мне непременно в ночь на рабочий день. Когда утром невозможно выветрить туман из неработающей головы. Он тянет ко мне теплые ладони и шепчет мое имя. Во сне я люблю его. Практически всегда. Я знаю, что он спасет меня и вовремя переступит тяжелыми ботинками, чтобы не отдавить мне ногу. Он снится мне в период тяжелой войны и красивых мужчин. И они все умрут. Я знаю это и все же поправляю лямки на их тяжелых рюкзаках. Сегодня вернутся все. Завтра их станет меньше на одного. А послезавтра еще на двоих. В этом сне я знаю все наперед и становлюсь на носочки, перегибаясь через перила и размахивая застиранной шелковой косынкой. У них чудаковатые имена и я зову их: "Мальчики, мои мальчики". За это они целуют мне ладошки по вечерам и напевают венский вальс, когда я пританцовываю на кухне. Когда они уходят я проваливаюсь в порванное кресло. Мне в бедро упирается сердитая пружина, а подлокотник сверкает оголенным деревянным скелетом. Я жду конца войны и рассматриваю граффити на стенах. Я знаю, что за окном разносится незнакомая речь и разлетаются крупные хлопья пепла. Когда мне нужно уйти, я просто прикрываю за собой дверь и шлепаю босыми пятками по бетонным ступеням. Я никак не запомню на каком этаже живут мои мальчики. Куда мне возвращаться? Я каждый раз топаю наугад. Поднимаюсь под свист пикирующих самолетов и даже не втягиваю голову в плечи. Мальчики ждут меня нестройной шеренгой перед дверью. Каждый раз они чертят угольком план моего спасения и все же надеются, что я вернусь. И я возвращаюсь. Переступаю черными ступнями и срываю с головы надоевший платок. Он прижимает меня к груди так, что я чувствую запах гари и, едва слышный, горя. Мои слезы путаются в складках его пиджака и пропадают навсегда.
Он всегда снится мне красивым и статным. Он берет мое лицо в ладони и говорит, что я глупая. Он шепчет что-то про скорый конец войны и белое платье. Его слова сливаются в единый хоровод солнечных дней. У него черные непослушные волосы, падающие на лоб и большие перепачканные войной ладони. В этом сне я люблю его. И за секунду до воя воздушной тревоги успеваю выдохнуть:
- Марк...

Он снился мне в ночь на рабочий день. Я касаюсь босыми ногами холодного пола и прикрываю глаза. Неловко, словно первоклашка с доски, вытираю его лицо из памяти. Его и всех "моих мальчиков"

---

Он протягивает ко мне свою теплую большую ладонь. Касается кончиками пальцев моей щеки. И все в мире приобретает тонкий смысл. Вселенная, подмигивающая разноцветными огоньками сквозь миллиарды световых лет. Вода, стачивающая бетон и арматуру человеческих построек. Порывы ветра, срывающие черепицу с красных крыш. Он проводит подушечками пальцев по моему лицу и мне хочется жить этим легким прикосновением. Хочется перехватить его запястье и приложить раскрытую ладонь к щеке. Хочется закрыть глаза и чувствовать только его тепло. Слушать шепот. И молчать.
Вместо всего этого я замираю. Едва дышу. Чувствую скользящие, слегка щекочущие, прикосновения и мысленно черчу карту его движений. Вверх по щеке, до виска, первая пауза, медленное возвращение вниз и по касательной очерченный подбородок тыльной стороной ладони. Едва ощутимое прикосновение к губам и долгая дорога по другой щеке до уха, до цепких мурашек вниз по шее, по пульсирующей сонной артерии. Этот участок дороги я намеренно вырисовываю жирной красной линией. Потому что знаю, в этот самый момент он может прекратить это все. Огни вселенной, капающий кран в ванной, крики соседей и порывы ураганного ветра, срывающие всё внутри меня. Он может перехватить мою шею двумя руками и погасить весь мир. Вместо этого он поднимается по красной линии, чертит тонкую дорожку на скуле ногтем и считает мои ресницы.
У него жесткая щетина, терпкий запах моря и завораживающий шепот. Он сводит меня с ума своим "Красивее тебя нет" и путает все мои терпеливо прорисованные карты смешливым "Да ну, брось". И у меня нет сил ждать. Нет сил терпеть. Нет никакой возможности слушать шум волн и его голос. Нет больше ни одной капли терпения смотреть мимо него. У него в глазах отражается кровавый закат. Он слегка кивает мне и запускает ладонь в мои волосы, путается, рычит и тянет на себя. Нет сил сопротивляться. Есть только он. Его теплые ладони. Его потрескавшиеся губы и всего три слова, в ответ на мой судорожный испуганный вздох:
- Да ну, брось.

---

Когда она выдыхает, у нее видны ключицы. Ключицы и, если присмотреться, пара верхних ребер. У нее тонкое, расчерченное морщинами лицо. Ей нравится смотреть на витиеватый почерк в блокнотах и на закаты. Это успокаивает. Делает дыхание медленнее и размеренее. У нее острые, как иглы акации, пальцы. Иногда она подносит их к губам, словно удивляется, прикрывая ими рот. Если прислушаться к ее шепоту, то можно услышать, как она произносит заезженное: "Я красива, я успешна, я здорова.".
Когда она выдыхает, у нее чуть бледнеет лицо. Она закрывает блестящие от слез глаза и отворачивается к стене. У нее острые, как иглы акации, ногти, которыми она чертит неведомые горизонты на светлой стене. Ей нравится думать, что все обойдется. Что мир раскрасит ее дни в яркие краски. Она бормочет усталой стене нелепое: "Я красива, я успешна, я здорова.".
Когда она выдыхает...

---

- Тише-тише, родная, - шепчешь ты и опускаешь мне в душу острую иглу. Я коротко вздрагиваю и тянусь навстречу следующему прикосновению. У меня в пальцах зажаты тусклые вены. Я чувствую себя единственной актрисой в провонявшем сыростью анатомическом театре. Мне немного неспокойно, можно даже сказать, неуютно. Но ничуть не больно.
С острым звоном мой черный браслет рассыпается на ледяные капли смолы. И ты берешь с полки ржавый скальпель. О, ты знаешь что делать! Ты тянешь мою душу на себя. Все бессмысленные пятнадцать грамм невесомости. Ты отрезаешь от нее по маленькому кусочку, будто пробуя на вкус.
- Все будет хорошо, милая, - у тебя шипящий свист вместо дыхания. Ты выкладываешь слово "вечность" осколками моих страданий. У тебя теплые шершавые ладони, я чувствую как ты касаешься моей соленой щеки. Ты можешь заниматься этим вечно, не так ли? Но пока прошла всего лишь неделя. Всего семь дней сухих поцелуев кувалды в душу. Всего сто шестьдесят восемь часов нелепого сна. Всего десять тысяч с маленьким хвостиком минут испуганного осознания неизбежности. Всего... Всего лишь...
Меня бьет каждый короткий выход и ты роняешь мне на веки свою красную слезу. Тебе жаль меня, но ты продолжаешь рисовать в моем сердце одной тебе известные узоры.
- Ничего не будет как прежде, - безразлично вздыхаешь ты и одним рывком выдергиваешь остатки божественного вмешательства в мою жизнь.

---

Pain

Когда тебе пять лет ты думаешь, что боль - это когда ты разбил коленку и густая бордовая кровь смешиваясь с грязью расползается по твоим ногам.
Когда тебе пятнадцать боль резко сменяет свой вид и становится похожей на запрет родителей выпить с друзьями. Тебе кажется, что боль имеет вкус вскрытых тупым бутафорным лезвием вен.
Когда тебе двадцать пять то боль приобретает вид порванных лент. Ты точно знаешь, что человек, который тебя бросил не вернется опять и это ощущение выкручивает суставы, выдавливая из них последние капли жидкости.
И только потом. Когда ты забываешь свой возраст, ты встречаешься с болью лицом к лицу. Она отчетливо горчит холодным кофе со сгустками свернувшегося молока. Она впивается в твои глаза мелкими осколками стекла. Она тепло прижимается к твоему виску и почему-то медлит перед тем, как нажать на курок. Она любит тебя. Она знает, что нашла идеального кандидата. Она больше не уйдет. Она будет смотреть, как ты тушишь окурки о собственные ладони. Она будет отпускать строгий ошейник ровно на одно деление, чтобы ты почувствовал свою свободу на один день. Она не забудет вернуть все на место завтра. Она будет рядом, слышишь, она никогда тебя не предаст. Она будет поить тебя горькой водой из своих мягких ладошек.
Ты не забудешь ее. Просто не сможешь. Просто не сделаешь.
Ты будешь ждать ее по утрам послушно выливая кипяток на свои пальцы. Ты будешь смотреть в окно в надежде снова увидеть ее и показать насколько красная у тебя в венах кровь. Ты будешь свешивать ножки с высокого этажа и ждать ее. Вдруг сегодня она задержится?
Ты полюбишь ее. Захочешь быть с ней. Просто и навсегда.
И пока ты будешь заглядывать в ее перемазанное сажей лицо, она возьмет тупые старые ножницы. И этими ножницами она разрежет твой мир на тонкие яркие полосы, которые обнажат твою грудную клетку. И тут ты удивишься. По-настоящему.
Потому что в твоей груди больше нет сердца.
И опуская голову,прижимая подбородок к ключицам, ты все поймешь.
Слишком поздно. Не так ли?

---

Девочка Лето сбрасывает слезы в костер. ЕЙ невдомек, что они затушат ее огонь. Она смотрит на шипящие угли.
Девочка Лето расправляет ровные складки оранжевого сарафана и топает ножкой. Вокруг нее царит легкий пух свежевыжатых тополей. Ей скучно и она зевает в лицо заходящему солнцу.
Девочка Лето обхватывает ладошками горящие щеки и быстро вдыхает последние лучи.
Девочка Лето движется в ритме ночи. Она пахнет морской солью и резкими, колкими, как шипы, разочарованиями.
Девочка Лето смотрит в зеркало и смахивает морщины длинными ногтями. Она всхлипывает, провожая глазами звездное небо.
Девочка Лето хорошо помнит такие забытые черты. Она всматривается, впитывает былое очарование быстрыми укусами.
Девочка Лето внезапно оказывается вовсе не летом. Она хандрит на жару, ерошит волосы и недовольно рычит на прохожих.
У девочки Лето больше не екает в груди. Что, в первые секунды, заставляет ее вздыхать с недоумением. Она закусывает пальцы до крови, царапает кожу на ключицах и не чувствует ничего, кроме тонкой корки льда.Он заворачивает ее в свои легкие вуали и тянет на себя. Еще немного и лед закусит нижнюю теплую губу девочки. И она... замирает. Смотрит внимательнее на все ее окружающее и смеется. Она вытирает слезы подолом сарафана и "пробует" пальцами свою кожу. Нелепый загар отлипает пластинками. Сходит, словно шелуха, оставляя скользкий розовый лед.
Девочка Лето останавливается посреди улицы и натягивает пальто. В ее душе щелкает какой-то очень важный переключатель. Она отчетливо и явно понимает, что лето прошло. Что солнце прохладно. Что она вовсе не Лето.
Осень.

---

Он заходит в библиотеку, когда я пытаюсь сосредоточиться на очередной фразе про туберкулез. Мне кажется, что популярность этого заболевания в прошлом неразрывно связана с ним. Потому что пока герой надрываясь выплевывает по кусочку размякшие легкие, он проходит между стеллажами не поворачивая головы.
Мне хочется узнать что дальше и прочесть еще половину странички романа. Два абзаца этой нудной повести, но я не могу. Единственное, что мне удается, это следить за его размеренными движениями. Он ступает так тихо, будто на его туфлях совсем нет каблуков. Он подкрадывается к зазевавшемуся томику Шекспира и перелистывает страницы своими изящными пальцами. Кажется, что кисти его рук сделаны из утренней росы. Они вбирают в себя ночной туман и оседают между строками сонетов. Он знает, что я слежу за ним. Он знает, что я больше не прочту ни слова. Он знает и улыбается уголками рта. Так легко и непринужденно, что я свожу колени под столом, боясь собственного тела. Одними губами он произносит слова. Хотя разве это произношение? Это рисунок. Это тонкий шепот вместо голоса, которым можно было бы уводить вражеские армии с линии огня. Я слежу за ним и закусываю губы. Еще чуть-чуть и я пойму каждое перебираемое им слово. Еще три мгновения, между которыми глупая вечность и отсутствие воздуха в легких. Еще полтора взгляда, брошенные им мимо страницы, только лишь для того, чтобы стало ясно - он знает содержимое книги наизусть. Он не читает. Он играет. Он захлопывает томик и отправляет его на полку двумя пальцами.
И секунда заканчивается. Лопается на тонкие лоскутки легкого шифона. Вбирает в себя все недосказанные слова. Заламывает мои руки на затылок и запрещает думать.
Он шагает медленно, как в зыбком тумане. Он точно знает о моих мыслях. Он цокает языком на старый портрет и прикрывает глаза перед тем, как выйти за дверь.
Он уходит из библиотеки, когда я пытаюсь не умереть. Мне кажется, невозможным начать дышать после его визита. Я возвращаю глаза к тексту и мы с туберкулезным героем одновременно делаем вдох. Для кого-то из нас - он последний. Для кого-то из нас - он первый.

---

У него белесые прозрачные глаза и белые бесцветные волосы. Он производит впечатление таракана альбиноса и я презрительно кривлю губы. Меня выворачивает, как в жестком проигрыше дабстепа. Я поворачиваю голову и прохожу мимо. Он хватает меня за руку и улыбается, как обычно улыбаются глубоко душевно больные.
- Я знаю это ты, - тянет он и вцепляется в мой локоть липкими пальцами.
- Что я? - стараюсь вырвать руку и заметно раздражаюсь.
- Ты пишешь мне все эти анонимные смски, - у него такой голос, которым можно было бы смело чистить вентиляционные шахты. Тембр слишком высок для особи мужского пола, а интонации слишком омерзительны.
- Какие смски? - я непроизвольно выпрямляю спину и наклоняю голову, как ящерица.
- Лю-бов-ны-е, - он так скачет со слога на слог, что у меня невольно сжимаются кулаки. Он усаживается на коридорный диванчик и хлопает белесыми глазами.
- Любовные? - тихо переспрашиваю я и теряю связь с реальностью. У меня в голове только ярость. Я бью его сапогом в лицо. У него даже было удивленное выражение. Перед тем, как кровь тонкой бордовой струйкой не потекла из носа, смешиваясь с грязью оставленной моим протектором. Он смеется и захлебывается в собственном остроумии.
- Я знал, я знал! Это правда, - визгливо говорит он и утирает кровь рукавом. Я сбиваю его смех следующим ударом, стаскиваю его худощавое тело с дивана и с размахом наступаю на горло ногой.
- Запомни, недоносок, если бы мне это было нужно, ты бы уже облизывал мои ботинки, - я давлю чуть сильнее и очень точно знаю, что у меня загораются глаза. Сейчас, когда тухнет его взгляд, мой разгорается как пожар в лесу. Он хрипит и, кажется, захлебывается кровью. Я убираю ногу с его шеи, примеряюсь носком сапога к почти нетронутой щеке и бью, - смски про любовь так далеки от моих методов.
Он скулит, как ужаленная девчонка, перекатывается на бок и пытается заползти под диванчик. Жалкое насекомое. Последний раз бью попадая по почкам и вытираю подошву об его рубашку. Он коротко взвизгивает и замолкает.

---

У меня сейчас такое ощущение, как будто меня долго и прилюдно трахали. Вот прям на виду у всего честного народа и у меня теперь адовая ненависть не к тем людям, а к самой себе, что я выглядела некрасиво и протяжно стонала, вместо поливания ублюдков матом. Мне не хочется видеть свое тело и хочется быстрее упасть в большой ледяной водоем, чтобы вода смыла это ужасное чувство и заодно забрала пару килограмм бессмысленного жира, который радостно трясся в процессе секса. Я ненавижу все эти складки и выпуклости, которые вижу каждый день в зеркале. Я говорю людям гадкие вещи и хочу чтобы они тоже ненавидели меня. Чтобы говорили всем, что я вульгарно смеюсь и смешно задираю голову, когда у меня во рту чей-то член. Я хочу чтобы все запомнили меня той невыносимой шлюхой с площади, а не милой романтичной девочкой с ромашковым венком в волосах.

Мне нравится обедать в заводской столовой. Там можно чавкать несоленым борщом и забираться пальцами в ширинку коллеги. Здесь чудесные длинные скатерти, которые маскируют его стояк и мою ладонь. Он чуть вытягивается за столом и смеется невпопад сальным шуткам. Потом жадно вдыхает, сжимает челюсти и оседает на стуле, выпучивая глаза. Я заливисто хохочу, широко раскрывая рот. Это правда забавнее, чем просто есть борщ. Уже в дверном проеме я оборачиваюсь и облизываю пальцы, которые резко пахнут спермой и немытым телом. Забавно, но меня даже не тошнит.

В туалете несет мочой и чужим страхом. Я споласкиваю ладони под ржавой водой, потом смотрю в заляпанное зеркало и вижу свое испуганное лицо. Перебираю пальцами грязную струю воды и подставляю губы. На вкус отвратительно. Повинуясь внезапному порыву засовываю пальцы в рот и отчаянно блюю рыжим несоленым борщом. Он мерзок на вкус и меня пробирает дрожь. Закусываю пальцы и направляю струю воды в рот. Вода надувает мне щеку и выбивает остатки еды. Она выливается почти оранжевым фонтаном и наполняет грязную эмалированную раковину. Я облизываю пальцы и поднимаю голову. С размазанной помадой и ладонью во рту я выгляжу гораздо лучше.

---

Бла-бла-бла

Он тянет меня за руку. У него длинные волосы, которые падают ему на лицо и он не разбирает дороги. Ему важно увести меня. Ему важно не отпускать мою ладонь. Я не чувствую своих пальцев. Еще немного, и я перестану чувствовать всю руку. У него плохая осанка. Он горбится и прихрамывает на правую ногу. Мне хочется вырвать ладонь и сесть на землю. Но это расстроит его и я продолжаю шагать следом. У него тяжелое дыхание. Он сбивается через вдох и наклоняется вперед чуть сильнее на выдохе. Я бы положила руки ему на плечи и попросила расслабиться, но он не послушает меня. У него большая ладонь с твердыми мозолями и шрамами на костяшках. Он дрался как затравленный зверь. Он пожирал врагов взглядом и ненавидел их лица. Он выбивал из людей души и рвался навстречу мне. Он дрался передо мной. Он дрался за меня. Он запинается на маленькой кочке, делает два больших шага и останавливается, упираясь свободной рукой в колени. Я обхожу его осторожно, не высвобождая ладонь. У него грубое заросшее щетиной лицо, потрескавшиеся бордовые губы, яркие голубые глаза и влажная дорожка от слезы на щеке. У него боль вместо взгляда, паутина шрамов вместо морщин. Я легко касаюсь пальцами его лица и он закрывает глаза, задерживает дыхание, замирает всего на несколько мгновений, как хищник перед броском. Собираю в ладонь непослушную соломенную челку и откидываю с хмурого лба. Он распахивает глаза, сжимает мою ладонь и рывком тянет на себя. Смотрит на меня всего секунду и целует.
У него горячие губы. Он жадничает и прикусывает мой язык. Ему больше нет дела до моей ладони. Он отбрасывает мою руку, как ненужную игрушку и ловит ладонями мое лицо. Он тянет меня на себя, оседая на землю. Я задыхаюсь в его губах и царапаюсь об его щетину. У него большие ладони. У него сильные пальцы, которыми он, как ослепший, запоминает мое лицо. Осторожно, нежно, боясь причинить мне боль. У него копна светлых непослушных волос, в которые я запускаю руки. Он не закрывает глаза. Он топит меня в ледяной голубой бездне. У него поверхностное дыхание, с опаской, с оглядыванием через плечо, будто в ожидании нападения. Он боится до остервенения, до тонких прорезей в лопнувших губах. Его страх лишиться меня заставляет его прижимать меня ближе. У него теплые легкие вдохи и неуловимые выдохи. Он выпрямляет спину и обнимает меня крепче. Притягивает, заворачивает в крепкие объятия и замирает. У него тяжелый маятник вместо сердца. С каждым ударом он раскачивает нас над землей и успокаивает мой сбившийся ритм. У него в руках мои печали. У него в душе моя боль. У него я. А у меня?..

---

Fourth memory

Твои волосы пахнут чужими прикосновениями. Я делаю глубокий вдох и вижу короткие пальцы перебирающие твои темные, с проседью, пряди. Я чувствую незнакомый аромат духов, который расползается по твоей челке и не оставляет после себя следов.
Твои волосы пахнут чужими чувствами. Легкой злобой “до” и тонкими сигаретами “после”. Я чувствую, будто резкий удар по щекам, томный момент, когда пальцы собираются у тебя на затылке и тянут из тебя прозрачные стоны.
Твои волосы пахнут чужим дыханием. Тем самым, которое скользит по твоей щеке и впитывается в длинную прядь, неловко заправленную за ухо. Я чувствую запах дешевого вина и мелкие капли бордовой ртути на чьих-то губах.
Твои волосы пахнут кровной местью. Такой, какая бывает на следующее утро после страшной ошибки. Чьей-то чужой ошибки. Я чувствую эту боль и закрываю глаза. Отворачиваюсь, касаюсь щекой своего плеча и шумно вдыхаю собственный запах.
Твои волосы пахнут прошлым. В них копошатся старые раны. Они облизывают рваные губы, вбирая в себя остатки запекшейся комковатой крови. Я чувствую их не зашитые края. Обрисовываю пальцами засохшую тонкую кожу.
Твои волосы пахнут утренними простынями. Теми, которые выпили все твои силы накануне. Теми, которые лизали твое гибкое тело. Теми, в которые ты заворачивал чужие надежды, бережно перевязывая пустыми обещаниями. Я чувствую их скользкую влагу, сжимаю в кулак мятую ткань и утыкаюсь в нее горячим лбом.
Твои волосы пахнут чужими словами. Озорным “Ну что же?” за бокалом шампанского и усталым “Ты - божество” в ночной тишине. Я чувствую этот шепот в основании твоей шеи, наматывая тонкую прядь на указательный палец, я слышу шипение чужих снов.
Твои волосы пахнут долгим закатом. Тем самым, который ты наблюдал из окна. Седина вбирает в себя всю палитру остатков дня. Я чувствую последнюю дневную снежинку, упавшую тебе на волосы.
Твои волосы пахнут слезами. Моими слезами. Мелкой сыпью соленых кристаллов, разбросанных по щекам. Я чувствую их приторный запах и трепетное всхлипывание вчерашнего дня. Я чувствую, я знаю, я вижу.
Я растираю последнюю слезу по щеке и больше не касаюсь твоих волос.

@темы: memory

---

Fifth wish

Солнце окрашивает облака в ярко-желтый. Ты смотришь в окно и качаешь головой.
- Весна через девять дней, - твои слова звучат приглушенно, словно в тумане.
- Кто бы мог подумать, что ты считаешь? - я говорю с закрытыми ладонью глазами.
Ты хмыкаешь и ведешь плечом, сбрасывая мою колкость.
- Почему бы мне не считать? - ты потираешь руки и выдыхаешь в сжатые кулаки.
- Ах, тебе холодно? - неожиданно догадываюсь я.
Ты молча киваешь и продолжаешь смотреть в окно. Лес уже сбросил снежную шубу, обнажая обглоданные зимой ветви. Ты поправляешь небрежно наброшенное на плечи пальто и осторожно складываешь руки на груди.
Я укладываю голову на сложенные руки и вижу твою тень на столе. Она подернута дымкой, солнце садится и отдает последние лучи нашему окну. Я провожу пальцами по твоему силуэту, обвожу указательным пальцем твой контур, а потом накрываю тебя своей ладонью. Костяшки некрасиво топорщатся, выпирая из твоей тени. Я перебираю в пальцах твои плечи, глажу твою спину и собираю ладонь в кулак.
- Мне холодно, - говоришь ты, оставляя на стекле запотевшее туманное облако. Я фокусирую взгляд на твоей темной фигуре и хмыкаю:
- Мне тоже.
Твои плечи вздрагивают всего на одну секунду и ты рисуешь на стекле тонкую спираль. В этой спирали весь твой мир. Ты доводишь ее до самых краев запотевшего клочка стекла, шумно выдыхаешь и накрываешь рисунок ладонью.
- Я люблю тебя, - шепчешь ты, упираясь лбом в тыльную сторону ладони. Я поднимаю голову, сгребаю в обе ладони твою тень и улыбаюсь.
- Я тоже, - говорю я, поднося ладони, сложенные ковшиком, к лицу. Твоя тень горчит печалью и кусает своим терпким ядом. Я делаю последний глоток и солнце за окном с треском проваливается за горизонт.

@темы: wish